В ноябре 2023-го вся оппозиционная активность в Беларуси была закатана в асфальт. Неожиданно для многих в парламентских выборах решил участвовать лидер ликвидированной партии «Зеленые» — предприниматель Дмитрий Кучук. ЦИК ожидаемо его не зарегистрировал. Но политик, как он сам говорит, продолжил «пробовать режим на зуб». В феврале 2024-го после смерти Алексея Навального он отнес цветы к российскому посольству в Минске. Там мужчину задержали, а позже судили по двум политически мотивированным статьям. Его приговорили к шести годам лишения свободы и отправили в одну из самых закрытых колоний Беларуси. Однако свой срок 51-летний мужчина до конца не отсидел. Он оказался в списке из 52 человек, которых освободили после визита в Минск представителя президента США Джона Коула. О своей борьбе и цене, которую за это пришлось заплатить, бывший политзаключенный рассказал «Зеркалу».
«Понимал, нужно отдать Алексею Навальному должное»
— Вы второй день на свободе (мы разговаривали в пятницу, 12 сентября), каково оно?
— Могу свободно общаться, писать, говорить, что думаю. И самое главное, не заботиться о своей безопасности. Полон надежд. Сейчас будем заниматься партийным строительством. Много энергии. Чуть-чуть нужно пройти акклиматизацию, потому что, когда находишься в тюрьме, забываешь, как ходить в магазин, оплачивать товары, пользоваться телефоном. Представляю людей, которые четыре-пять лет там… Я пробыл буквально полтора года, но все равно очень сложно.
Позвонил маме, она обрадовалась. Было важно сказать ей, что я на свободе. Думаю, она сожалеет, что я не в Беларуси. А у дочки пока нет связи. Она в дороге, думаю, скоро поговорим. Она у меня в Париже. Получил фотографии внучки. С тещей, со всеми друзьями, кто меня поддерживал, с партийцами наладилась коммуникация. Партийцы помогли с мобильной связью, сейчас помогают решать вопросы с перемещением.
— Ночь с четверга на пятницу была первой на свободе. Удалось выспаться?
— Да, был крепкий сон. Я остановился у друзей, как всегда, когда начинаешь засыпать, думаешь про планы. Приятно спать под одеялом, а не на плохом матрасе на нарах в помещении, где холодно, запахи: все не проветривается, рядом санузел.
— Давайте вернемся в февраль 2024-го, в день вашего задержания. Это случилось, когда вы хотели возложить цветы возле российского посольства в память об Алексее Навальном. Почему вы решились на такой шаг?
— Я воспринимал Алексея Навального как последнюю надежду на какие-то демократические перемены в России. Человек умирает в тюрьме, я читаю новости. Для меня это была большая трагедия. Понимал, нужно отдать ему должное. А как это сделать? Принести к посольству цветы. Думал, положу цветы, поставлю портрет и уйду. Хотя понятно, что там камеры, все остальное, но меня ноги просто занесли. Друг сказал: «Сядешь». Ответил: «Я не могу иначе». Это первое.
Второе. В Беларуси была безнадежная ситуация, когда не можешь ни писать, ни читать, что считаешь нужным, ни ставить лайки, ни заниматься политикой. Сидел, думал, как с этим быть? Чтобы понимать, какие процессы происходят в стране и что делать, чтобы было больше свободы, режим, скажем так, нужно пробовать на зуб: проверять — что можно либо нельзя.
Мой поступок имел эффект. Думаю, люди, прочитав новости про задержания, не пошли к посольству. Хотя на сутках со мной были два человека, которых там забрали. Увидел их уже в РУВД. Молодые ребята. Один айтишник, он сам русский, работал пять лет в IT-компании в Беларуси, ему дали депортацию. И таксист, к посольству он приехал с девушкой, но арестовали только его. Он тоже, по-моему, принес цветы. Но у обоих парней в деле были мои розы (улыбается).
— Как это?
— Я купил бело-красно-белые розочки. И у каждого, кого судили, в деле значились эти цветы.
— Как вас задержали?
— Я шел с розами, у меня был рюкзак, в нем — портрет Навального. По дороге видел ОМОН, бус на парковке. Понимал, что задержат. Когда до забора осталось 100 метров, они выдвинулись в мою сторону. Подошли, сказали: «Пройдемте». Повезли в Центральное РУВД. Думаю, они ждали людей, и бус там появился неспроста.
Сначала составили протокол за массовое мероприятие (речь о ст. 24.23 КоАП «Нарушение порядка организации или проведения массовых мероприятий». — Прим. ред.). Потом спустили в кабинет ниже, пришел омоновец, который меня задерживал, и они сделали второй — за неповиновение (ст. 24.3. КоАП «Неповиновение законному распоряжению или требованию должностного лица при исполнении им служебных полномочий». — Прим. ред.). На следующий день — суд по Zoom, где дали 30 суток.
«Партийное заявление по ситуации с ковидом рассматривалось как причинение вреда национальной безопасности»
— Как административный арест превратился в уголовное дело?
— Когда находился на Окрестина, был момент, что тех, у кого, по-моему, больше 15 суток, переводят в Могилев. Меня в том числе. Нас было два автозака, человек, наверное, 30. Объявляют, куда едем, садят в автозак. Думаю, все нормально, значит, не будет уголовки (те, кто сидят за политику, ее боятся), обрадовался. И тут называют мою фамилию, меня выводят из автозака. Прозвучало лишь: «КГБ».
Вернули в камеру. Через два-три дня пришел человек в гражданском, не представился, принес фотографии с 2020-го. Он два часа разговаривал со мной, изучал мое мировоззрение, как отношусь к войне. Я понимал — анализирует ситуацию. Спрашиваю: «Будет уголовка?» Он: «Да». Этих фотографий не было у меня в телефоне, не знал, откуда они у него, но догадывался, как могли к ним попасть. Подробнее сказать не могу. Потом, когда ознакомился с материалами дела, по их версии оказалось, что кто-то написал в одном из милицейских каналов, что вот он участвовал в маршах, вот фотографии, примите меры.
Позже, уже когда был в Жодино, следователь сообщил, что 2 мая закрывают дело по ч. 1 ст. 342 (Организация и подготовка действий, грубо нарушающих общественный порядок). А потом нет никаких движений по уголовному делу ни из прокуратуры, ни из суда, и приходит письмо, что срок задержания продлевается и меня этапируют в Колядичи. Переезжаю в новое СИЗО. Потом через какое-то время приходит следователь, сообщает: «К вам будут еще претензии по 361-й» (речь о ч. 3 ст. 361 «Призывы к мерам ограничительного характера (санкциям), иным действиям, направленным на причинение вреда национальной безопасности»).
— А за что именно вам ее дали?
— За публикации в социальных сетях (даже посты 2017−2018 годов). Они взяли мои страницы, партийные заявления, фотографии. Выбрали, что для них интересно. Например, обращение против войны. Распечатали, дали эксперту, который якобы проанализировал, причиняют ли они вред национальной безопасности, и сделал заключение.
В списке материалов есть, допустим, партийное заявление по ситуации с ковидом. В свое время мы его отправляли в Министерство труда и социальной защиты. Мол, примите меры, нужно сделать то-то и то-то. Стандартное политическое требование. Политическая партия должна реагировать на процессы, которые происходят в стране. Оно абсолютно нейтральное. Нам пришел на него ответ. А теперь это рассматривалось как причинение вреда национальной безопасности.
Во время допроса прокурор спросил меня про заявление против войны в Украине (это была позиция партии по поводу начала боевых действий). Я как председатель дублировал его и на партийном сайте, и на своей страничке в соцсетях. Мне, к слову, инкриминировалось, что я единолично принимал решения по размещению партийной информации и ни с кем не советовался.
Заявление было в какой-то степени эмоциональное и заканчивалось словами, что ответственность за войну несут оба диктатора (речь о Лукашенко и Путине. — Прим. ред.). Прокурор спрашивает: «Кого вы называете диктатором?» Имелось в виду в Беларуси. Говорю: «Он сам себя так называет». А прокурор: «Он же в шутку». Отвечаю: «С войной не шутят». Вот такой абсурд.
«Фактически провел в одиночке семь месяцев»
— В декабре 2024-го вам озвучили приговор: шесть лет колонии. Срок вы отбывали в ИК № 9 в Горецкой районе. Почему вы попали именно туда? Ведь в ИК № 9 отправляют тех, кто попадает за решетку не первый раз.
— После приговора я написал апелляцию в Верховный суд. В это время меня перевели в Могилев, где два месяца ждал решения. Оно пришло в начале марта 2025-го, и в течение пяти дней меня этапировали в Горки.
Почему туда? У меня была судимость, скажем так, 25 лет назад. Возможно, это повлияло, то есть я не был первоходом. Тогда я был молодым предпринимателем, не справился с управлением, и возникли экономические претензии со стороны физических и юридических лиц. Отсидел два года, два месяца.
— ИК № 9 считается одним из самых закрытых учреждений в пенитенциарной системе страны. Что это за место?
— Сама колония небольшая и в какой-то степени интересная. В плане двухэтажных домиков, промзоны. За исключением политзаключенных, люди себя там более-менее нормально чувствуют.
— Вы же попадаете туда как политический.
— На второй день ко мне приходит начальник отряда и говорит мыть умывальник. Это провокация, если до него (умывальника. — Прим. ред.) дотронулся, то тебе дают «низкий статус».
До массовых политических репрессий «низкий социальный статус» в беларусских колониях получали заключенные, которые попадали туда, в первую очередь, за сексуализированное насилие, педофилию и так далее. Также попасть в эту категорию можно было, не выполнив определенные правила. Например, помыть туалет или взять что-то у человека с этим статусом. После 2020 года низкий статус стали использовать как способ давления на политзаключенных в колониях. Узники с низким статусом должны держатся отдельно, другим запрещено прикасаться к ним или общаться. Статус предполагает выполнение ряда унизительных обязанностей.
Понятно, ты не соглашаешься, тебе выписывают нарушение и наказывают штрафным изолятором. Первый раз провел в ШИЗО семь суток.
В день, когда меня вывели, снова сказали мыть умывальник, я отказался и получил еще десять суток. После три дня находился в отряде в нормальном статусе. Затем меня вызывает, скажем так, криминальный авторитет, спрашивает про партию, чем мы занимались. К тому моменту у них (заключенных. — Прим. ред.) обо мне уже было какое-то понимание и заказ от оперов, чтобы дать «низкий статус». Они начинают искать зацепки. Я сказал, что 15 лет назад был на мероприятии, назвал его круглый стол. Они, может, не понимают, что это такое. Объяснил, что там выступал эксперт, который разговаривал про ЛГБТ-сообщество. А по всем уголовным традициям нельзя садиться с «низким статусом» за один стол. Они цепляются за высказывание и тут же объявляют мне «низкий статус».
— А зачем вы про этот круглый стол рассказали?
— Для меня это нормальное мероприятие, не думал, что за это можно получить «низкий статус». По всем уголовным традициям так не делают. Его можешь получить, например, если взял у такого человека сигарету. Есть вещи, которые недопустимы.
— Что дальше с вами происходило?
— Они собирают всех, кто в отряде (там было человек 30), и объявляют мне «низкий статус». И меня переводят в другую часть помещения, где живут такие люди. Я не соглашаюсь, меня отводят к администрации. Она типа должна обеспечить мою безопасность на случай провокаций. Мне вешают нарушение и дают 15 суток ШИЗО.
Объявляю голодовку. Через два дня кто-то из заключенных крикнул, что по мне отмена (то есть больше нет «низкого статуса. — Прим. ред.). Начинаю есть, но, вернувшись в отряд, узнаю, что ничего не поменялось. Снова не соглашаюсь и получаю два месяца ПКТ (помещение камерного типа. — Прим. ред.). Семь дней отказываюсь от пищи и воды. Меня везут в санчасть, ставят капельницы. Начинаю есть — понимаю, иначе смерть.
Досидев срок в ПКТ, попадаю на жилую (часть колонии, где живут заключенные. — Прим. ред.). Это уже где-то середина лета. Принимаю, выбора нет: нужно выживать, справляться с бытовыми проблемами. Например, чтобы не есть из тарелок, меченых для «низкого статуса», требовались купить контейнеры в магазине, а поход отряда в него отменили. Кружки тоже не было. Я не мог открыть кран, потому что у такой категории людей он свой, помеченный (по-моему, красный). Пил, когда никто не видел, из крана в умывальнике туалета. Я принципиально не ходил в туалет, который был предназначен для таких людей.
Зачем все это? Потому что когда не живешь по правилам низкого статуса, его до конца не признают, то есть я находился в подвешенном состоянии. Хотел доказать, что буду жить, как хочу. Вырабатывал какие-то правила игры, чтобы стать независимым от статуса, и, как потом мне сказал психолог, выстраивал свой быт.
— Сколько это продлилось?
— Выходит, неделю. Затем пересекся с Алесем Беляцким (лауреат Нобелевской премии. — Прим. ред.). Позже получил четыре месяца в ПКТ. Из них отсидел два. В это время на меня завели ст. 411 УК (Злостное неповиновение требованиям администрации исправительного учреждения). В понедельник (15 сентября. — Прим. ред.) должен был состояться суд.
— Как вы пересеклись с Алесем Беляцким?
— В колонии есть момент, когда собирают всех нарушителей с зоны и из карантина (Беляцкий находился на карантине) и поднимают к начальнику учреждения. И уже он должен выписать, например, выговор, лишение свидания. Нас было человек семь. Потом всех завели в помещение для обыска. Там находишься 20−30 минут. Мне было плохо (это было в тот период, когда Дмитрий ел только хлеб и пил украдкой. — Прим. ред.), болела спина. Ты не можешь присесть, опереться на подоконник. Я стоял возле стенки, потом, помню, словно свет погас — обморок. Когда очнулся, узнал Алеся. Он стоял в метре от меня. Я просто подскочил от шока. Начали разговаривать. Сотрудники испугались, потому что все видно на камерах трансляции. Я так понимаю, они не должны были допустить эту встречу. У нас было буквально десять минут.
Алесь вернулся из «рб» — республиканской больницы для осужденных: то ли делали операцию, то ли были проблемы с ногой. Я поинтересовался у него, как самочувствие. Он: «Нормально». Говорит, главное здоровье, держись. От других заключенных слышал, что Сергей Тихановский на свободе. Хотел проверить информацию. Спросил у него, он подтвердил. Я уточнил: «Что-то меняется?» Ответил: «Возможно». Сказал, если бы не было войны, нас бы отпустили раньше.
— Вы говорили, что в ШИЗО и ПКТ сидели в одиночке. Каково это находиться наедине с собой месяцами?
— Фактически провел в одиночке семь месяцев. Слушал радио, анализировал выступления Лукашенко. Мне один раз дали книгу, но из-за проблем со зрением было сложно читать. Пересматривал фотографии внучки, перечитывал мамины письма — это придавало сил. Строил планы на будущее, думал про бизнес. Пытался абстрагироваться, чтобы не размышлять о происходящем.
Был момент, когда вышел в жилую зону, казалось, что мои мысли кто-то читает. Меня к психологу отвели. Ты теряешь реальность и адекватность, многие говорят, что это связано с одиночными камерами.
А там понял, что мои письма читали не только цензоры, но и все кому не лень, из имеющих доступ к тюремной переписке. Причем это касается как того, что от тебя уходит, так и того, что приходит. Затем начинали этим шантажировать, запугивать.
Как? Например, прошу маму передать полотенце, очки. И сотрудники начинают целый день, когда ходят по продолу (коридору. — Прим. ред.), между собой обсуждать, что якобы мне пришла бандероль, а ее на самом деле нет. При этом у каждого человека в колонии есть погоняло, и ты понимаешь, что речь идет о тебе. Это держит в напряжении.
И еще есть момент. У конвоиров в рациях есть один канал, в котором по делу что-то обсуждают, а другой используют, чтобы на публику играть. Они что-то обсуждают на КПП, а ты через динамики на улице слышишь это так, будто все рядом. И не понимаешь, это реально происходит или нет. И так длится буквально от подъема до отбоя. Заключенные, кто заезжают по-новому, на это реагируют. А люди, которые находятся, скажем так, давно, понимают, что это игра.
Бывает, конвоиры разыгрывают сценки. Для них это типа как шутки. С одной стороны, они словно поддерживают юмор. С другой, когда это переходит какие-то границы, становится не смешно. И ты находишься в таком месяцами. Это сложно. Ведь при этом в одиночке ты ни с кем не разговариваешь.
«Начинаем понимать: оппозиция встретилась в застенках КГБ, историческое событие»
— В какой момент вы узнали, что попали в списки на освобождение?
— Не знал, что до последнего, но был момент… В предыдущую пятницу (6 сентября. — Прим. ред.) утром на прогулке ко мне подошел человек из спецотдела и говорит: «Где твой паспорт?» А ты понимаешь, что его отдают, когда хотят отпустить. Говорю, забрали в Центральном РУВД. Он: «Пиши заявление, чтобы восстановить». Понял, много чего говорят, но это реальное действие.
Думал, будут делать паспорт, может, подадут документы на помилование. И тут утром в среду (10 сентября. — Прим. ред.), когда не ждешь, слышишь: «С вещами». Приносят станки для бритья и мой крем. Спрашиваю: «Зачем?» Объясняют: «Сказали тебя побрить». Почувствовал: все, иду на свободу. Кое-как бреюсь, возвращают мои вещи — пакеты, ботинки — и ведут в помещение, где карантин. Делаем опись личных вещей и ждем чего-то. Ясно, конвоя. Стоим, молчим. Единственное, спросил, что будет с 411 статьей. Сотрудник пожал плечами: «Не знаю». Мне было абсолютно все равно, потому что я хотел уехать из этого места. Думал, приведут Беляцкого, но я был один.
В какой-то момент где-то на полметра открылись ворота для грузовых машин. Пришел конвоир. Надел мне шапку, чтобы закрыть глаза, сказал вытянуть руки, застегнул наручники, взял за плечо, и меня повели. Посадили в легковую машину, сказали опустить голову.
Я был в Горках, знаю чуть-чуть логистику. Слышишь шум машины, и по звуку определяешь, куда тебя везут, едешь по городу либо трассе. Радиостанции меняются. По дороге не разговаривали. Когда въехали в Минск, останавливались на светофорах. Сказали: «Опусти голову и упрись ей в сиденье». Думаю, чтобы люди, например, из троллейбуса, не видели меня, потому что стекла не тонированные. Это больше нормы конвоирования.
Я живу в Минске, понимаю, сколько, допустим, с «Уручья» доехать до СИЗО КГБ, куда меня доставили. Понимаю, проезжаем площадь Победы, машина чуть-чуть наклонилась, светофоры…
— Что было уже в СИЗО КГБ?
— Заводят в помещение, смотрю, Игорь Лосик… Четыре человека завели, дали зубную щетку, мыло, полотенце, сказали в душ. Пришел сотрудник, спросил, где мой паспорт. Говорю: «В Центральном РУВД». Затем врач, стандартные процедуры. Сходил в душ, и меня отводят в камеру. Захожу, а там Николай Статкевич, Мацкевич (философ Владимир Мацкевич. — Прим. ред.), Ярошук (Александр Ярошук, председатель Беларусского конгресса демократических профсоюзов. — Прим. ред.). Я просто в шоке. Их раньше привезли. Начинаем понимать: оппозиция встретилась в застенках КГБ — историческое событие.
Нас собралось 13 человек. По времени был ужин, принесли суп. Общались, были рады. Не понимали, что происходит. Николай Статкевич сразу сказал, что отправят в Вильнюс. Была надежда, что все-таки оставят в Беларуси. Кто-то какие-то планы озвучивал. Обменивались мнениями. Говорю, надо мозговой штурм, может, повезут к Лукашенко либо в администрацию. В камере находилось четыре человека с «низким статусом», но все были на позитиве. Наутро гимн, под который никто не стоял. Николай Статкевич просто лежал. Потом принесли документы, что мы не имеем претензий к СИЗО КГБ. Понимали, нас отпускают.
Всех посадили в микроавтобус, с нами были еще две женщины. На глазах не было шапок, но на окнах — шторки. Рядом с каждым сидел конвоир. Принесли наши личные вещи, и мы, опустив головы, поехали.
Остановились в районе Ошмян, по-моему, километрах в пяти от границы. Там стояли два туристических автобуса, и нас перезагрузили из маленького в большой, где уже находилась небольшая группа людей. С нами осталось два конвоира. Остальные сели в микроавтобус и уехали.
Мы кого-то долго ждали, может быть час. Потом появился черный джип «Тойота», сопровождающая машина милиции (она была из Минска, с мигалками). И эта цепочка отправилась на «Каменный Лог» (пункт пропуска на границе с Литвой. — Прим. ред.). Конвоиры вышли, остался гражданский водитель. Человек, который открывает шлагбаум, нас даже не считал — и мы пересекли границу.
Когда оказались на нейтральной территории, Николай Статкевич, сидевший буквально на соседнем сиденье от меня, стал спрашивать, куда нас везут. Говорил, что остается в Беларуси, и требовал остановиться. Водитель ответил: «Не могу». Статкевич начал стучать по двери. Потом нашел вверху аварийный выход. Мне кажется, они (по-моему, ему помогал Максим Винярский) его открутили, и в какой-то момент дверь открылась. Николай Статкевич выскочил. Винярский за ним. Автобусы остановились.
Николай Статкевич пошел на территорию Беларуси. Там началось какое-то общение. И через какое-то время Винярский вернулся.
Когда заехали на территорию Литвы, зашел дипломат, сказал, что Трамп помог, чтобы нас помиловали, и началось оформление документов. Принесли воду, печенье.
«Значит, было решение отпустить, а могли бы уже тогда уголовное дело завести»
— Вы сказали, что планируете вернуться в политику…
— Я уже вернулся, потому что начинаю говорить про политику. Не представляю без нее свою жизнь. Для себя решил, пять лет [на перемены в стране]… Может быть, это произойдет и раньше.
— Не могу не спросить. Осенью 2023-го, когда, казалось бы, вся альтернативная власти политическая жизнь в Беларуси была закатана в асфальт, вы заявили, что будете баллотироваться на выборы в парламент. Почему приняли такое решение?
— Считаю, что политики должны заниматься политикой. Выборы — это возможность контактировать с людьми. В ролике, который записал, не сказал ничего нового, чего бы не говорил до 2020 года. Я сделал заявление, и началась избирательная кампания. Рассчитывал, что, возможно, в этот период не будут трогать за политику.
— Не боялись, что вас арестуют?
— Конечно, боялся. Но если ты не берешь на себя ответственность, тебя забудут.
— Заявление об участии в парламентских выборах как-то повлияло на вашу жизнь? Появилась ли слежка?
— С 2020 года я каждое утро думал, что за мной придут. А тогда три дня после размещения заявления шифровался, не ночевал дома. Когда понял, что за это время ничего не произошло, вернулся.
Были такие инциденты: договорился с зампредседателя партии встретиться в кафе, попить кофе, поговорить. А потом официант пишет мне записку на салфетке, что за вами следили и прослушка была. Я находился под колпаком.
В какой-то момент ко мне подошли три человека, говорят: «Поехали в ГУВД Мингорисполкома». Мне дали понять, чтобы успокоился, посмотрели мои телефоны, провели опрос и отпустили. Значит, было решение отпустить, а могли бы уже тогда уголовное дело завести. Но, возможно, из-за того, что была избирательная кампания, удалось от этого уйти.
— Когда в ЦИК сообщили, что ваша кандидатура не прошла, ощущение, что живешь под колпаком, исчезло?
— Оно никогда не пропадает. Оно исчезает только в свободной стране. Вот сейчас пропало.
— Чем вы еще занимались в этот период, кроме политики?
— У меня был бизнес, связанный с переработкой бытовых отходов (в 2003 году Кучук открыл мусоросортировочную станцию «Западная», которая специализировалась на сборе и сортировке вторичного сырья, имел площадку для экспорта этого сырья и участок для переработки полимеров. — Прим. ред.). Но когда меня посадили, все закрылось.
— Оглядываясь на все пережитое, что вас мотивирует не сдаваться?
— Хочется, чтобы Беларусь была свободной страной. Хочется реформ. Если вы смотрели фильм «Холодное лето пятьдесять третьего», то там есть высказывание, суть которого: хочется жить и хочется работать. Вот такое у меня ощущение. Хочется видеть другую страну. В этом и мотивация, потому что ты работаешь, чтобы в Беларуси произошли перемены.
